Зверю - 1 часть

[Kristall]

СБОЙ ПРОГРАММЫ

Она вошла в ложу с опозданием. В здешнем свете это считалось хорошим тоном. Действие уже шло вовсю, и главный герой мужественно соображал, как же так вышло, что он влюблен в женщину, которую сам же зарубил собственным же топором.
Ладно, грех жаловаться, спектакль был поставлен недурно. Да и автору пиесы стоило отдать должное. В общем, что режиссер, что сценарист, что труппа – все своей громкой славы заслуживали. В зале плакали не только дамы, и Зверь наслаждался, аккуратно изымая эмоции.
Хорошая драма. Тот редкий случай, когда актеры забывают о том, что они всего лишь играют роли. То есть, действительно забывают. По-настоящему. Настолько, что даже читающий в душах вампир готов им поверить.
И тут вошла она.
Зверь краем глаза уловил движение в пустовавшей до этого ложе, покосился туда без особого интереса… И напрочь позабыл о спектакле, о зрителях, о дурочке Анжелике. Даже эмоции забирать перестал. Своих вдруг в избытке стало.
Она была прекрасна.
Она была действительно прекрасна. Совершенна. В настоящем совершенстве должен быть какой-нибудь изъян, неровность, щербинка, за которую цепляется душа и, в мучительном восторге, не может сразу сорваться с этого крючка.
И не сразу не может.
Зверь видел ее глаза, удлиненные к вискам, огромные и сумасшедшие.
Щербинка. Эта женщина безумна. Она прекрасна и в душе у нее хаос, и отвести от нее взгляд нет ни сил, ни желания.
Да что это такое? Что происходит, черт побери?!
Он вздохнул и отвел глаза, уставившись на сцену. Там что-то происходило. Герои жили, зрители сопереживали, эмоции окутывали зал плотным цветным облаком.
Плевать. В себя бы прийти.
Зверь почувствовал на себе пристальный, изучающий взгляд, несколько секунд выдерживал его, стиснув зубы и пытаясь вникнуть в действие, потом сдался.
Она смотрела с любопытством и ожиданием. Улыбнулась. Чуть кивнула, давая понять, что заметила и отметила в переполненном зале именно его, Зверя… и что ведет он себя как-то не так, не так, как должен бы…
Только вернув поклон, Зверь сообразил, что нахлынувшие эмоции спрятал за привычно наведенным пологом. Спасибо Учителю. Пошла наука впрок. И все, что она может разглядеть – это ровный интерес к премьерному спектаклю, и, может быть, легкое любопытство к ее собственной персоне. Легкое. Так, скорее, для приличия. Все-таки, красивая женщина появилась. И, наверное, не абы кто. Ложа-то правительственная.
Полные алые губы шевельнулись, и тут же рядом с ней возник некто, демон или полукровка. Согнулся, прислушиваясь к словам госпожи.
Зверь тоже прислушался. Точнее, присмотрелся. Науку чтения по губам еще никто не отменял. Тем более, по таким губам. По ним читать одно удовольствие, наслаждение просто – следить за движениями, за проблесками белых зубов в сладкой, чувственной влажности. Только представить себе, что этих губ можно коснуться, поцеловать, почувствовать, как они ответят на поцелуй…
"Стоп! – сказал себе Зверь, усилием воли успокаивая заколотившееся сердце, а заодно призывая к порядку весь оживившийся организм, – стоп! Отставить! Воображению – спать! Команда "умри", понял, ты, Казанова недоделанный!"

У него получилось. Почти. Ну, достаточно, чтобы соображать, а не фантазировать.
– …вон тот красивый мальчик, – говорили ее губы, – да вон же, взгляни, смуглый блондин, скуластый такой. У него в глазах огоньки, видишь?
– Чародей, госпожа моя, – сообщил демон.
– Я вижу, что чародей, – ее черные длинные брови недовольно нахмурились, – я хочу знать, кто он, откуда и чем занимается.
– Будет исполнено, госпожа моя.
Демон согнулся еще ниже, видимо, поклонился. Потом выпрямился и убрался из ложи.
Почти сразу туда вошли двое. И Зверь едва удержался, чтобы не зажмуриться – так больно стало глазам. Как будто хлестануло по сетчатке ослепительным светом шоковой гранаты. Один из вошедших – высоченный, мрачный, казалось, действительно сиял. Свет исходил от золотых волос, от синих, очень ярких глаз. От снежно-белого смокинга. Свет. Неземной. Нечеловеческий.
"…как от отца Грея, – сообразил Зверь, – отворачиваясь, но краем глаза продолжая следить за ложей, – как от святого".
Да. Только отец Грей не ослеплял своей святостью. Свет его был мягким и добрым, и теплым. Иногда хотелось закрыть глаза и раствориться в этом тепле. Поверить.
Верить этому было страшно.
Она говорила о чем-то с великаном. О чем-то, понятном лишь им двоим.
Тот, кстати, не кланялся. Он просто оперся рукой о спинку ее кресла, и слушал, склонив голову. Один раз улыбнулся. А когда она, закончив, протянула ему руку, он лишь подержал ее ладонь в своей. И улыбнулся снова, укоризненно и с легкой насмешкой.
– Упрямец, – сказала она.
Золотоволосый прижал руку к сердцу. Кивнул и ушел.
Только теперь Зверь разглядел второго – черного и пейсатого, как есть еврея, причем из закоренелых, то есть, такому самое место было бы в зелотах, или у каких-нибудь страшных израильских коммандос. И чтоб звание не меньше полковника. По сравнению с сияющим великаном, черный впечатления не производил, зато сейчас видно стало, что и он – мужчина крупный. Только не вверх, а в стороны. Причем, сразу во все. Этакий носатый шкаф. Весь в черном.
Еврей уселся с ней рядом, она прильнула к нему, взяла под руку, склонила голову на плечо. И Зверь тут же переименовал его из еврея в "Жида".
Она что-то говорила, Жид что-то отвечал. Зверь не слушал, точнее, не вчитывался. Во-первых, не интересно, во-вторых, подслушивать все-таки нехорошо.
А минут через двадцать в ложу явился давешний демон. С поклоном протянул своей госпоже тонкую стопку листков.
– Расскажи на словах, – приказала она, брезгливо отодвинув бумаги, – еще не хватало мне читать во время премьеры.
– Он вампир. Охотник. Называет себя Эрихом, – заговорил слуга, – среди местных известен под кличкой Вантала. Получил это прозвище за то, что охотится в одиночку. Во всяком случае, никто не припомнит, чтобы он был в чьей-то команде, и сам он утверждает, что не работает ни на одну из семей. Свою принадлежность к какому-либо из кланов скрывает, и выяснить ее до сих пор не удалось.
– А пытались? – поинтересовалась она.
– Пытались, – кивнул демон, – Вантала – экстраординарный охотник, и, разумеется, его личностью тут же заинтересовались.
– И что в нем особенного?
– Удачливость. Выйдя из Глубоких земель, он сразу продал сто жизней, оцененных позже по категории экстра. К категории экстра относятся жизни бессмертных, экзотов или девственников. В пакете, проданном Ванталой была сотня жизней экзотических бессмертных существ, не достигших половозрелости.
– Детей, – выдохнула она.

Зверь подавил желание втянуть голову в плечи. Ну, детей. И что? Если дети, так их уже и убивать нельзя?
– Детей, – подтвердил демон, – сотня – это очень много. Он отдал весь пакет практически за бесценок. Исходя из этого, можно предположить, что в запасе у него есть еще, как минимум, столько же. Скорее же всего, значительно больше. Кстати, обосновавшись в столице, Вантала не стал связываться со скупщиками. Вместо этого устроился техником в автомастерскую "Драйв".
– Техником? – она удивленно выгнула брови.
– Старшим смены, – тут же уточнил демон, – и, кстати, уже успел заслужить известность среди гонщиков-экстремалов. Ему прочат второй приз в Больших гонках. Первый, разумеется, снова возьмет Бегемот.
– Техником, – ее губы произнесли это слово так, что Зверю вновь пришлось призвать себя к порядку, – ты слышал, сэр Агар? – она подняла глаза на Жида, – слесарь. А ведет себя так, как будто он принц крови.
– А он и есть принц, – Жид пожал плечами, и Зверь едва не подпрыгнул в кресле, – будущий Темный Владыка.
– Да что ты? – она наконец-то отвела взгляд от своего носатого приятеля, – этот мальчик – хозяин Санкриста?
– Будущий, – напомнил Жид, – он, вообще-то, в бегах. Любящие родственники уже все ноги в поисках сбили, и хоть бы капельку его это обеспокоило.
– Зачем же он убегает? Не хочет стать Темным Владыкой?
– Представь себе – нет.
– Неужели быть техником лучше?
– Кто его поймет? – Жид поправил прядь волос у нее над ушком, и Зверь глухо зарычал, – У мальчика золотые руки, ледышка вместо сердца и компьютер вместо мозгов. Я не брался бы судить, что для него лучше, а что хуже.
– Подожди, – несколько секунд ее глаза неотрывно смотрели на Зверя, и тому вновь пришлось делать вид, что он полностью поглощен пьесой. Полог искрил, но держался, – Санкрист, – повторила она, – значит, он и есть тот самый Волчонок? Правнук…
– Если ты о Дрегоре, то таки да, это он.
– Тогда понятно, – она задумчиво кивнула.
– Что тебе понятно?
– Понятно, почему я ему не интересна. Как это ты говоришь: ноль эмоций, фунт презрения. Уже полчаса как я сняла полог, мужики в зале кончают один за другим, Артур, ты видел, и тот предпочел убраться. А этот скуластенький, хоть бы почесался.
– Но Дрегор против соблазнения не возражал, нет?
– Именно, что не возражал, – она вздохнула. Округлости грудей, под сильно декольтированным платьем, поднялись и опали, и Зверь мучительно позавидовал своему легендарному прадеду,
– Не понял, прости.
– Дрегор не поддался чарам, ему просто захотелось переспать с Лилит. Есть у него женщина? – она требовательно взглянула на демона.
– Женщина и мужчина, – тот сверился с бумагами, – да, женщина – оборотень, актриса, сегодняшняя дебютантка.
– Ах, вот как, – Лилит царственно взглянула на сцену, где Анжелика, в роли главной героини, учиняла своему возлюбленному скандал со слезами и битьем посуды, – мордашка ничего. А между ушками у нее что-нибудь имеется?
Демон дипломатично пожал плечами:
– Если желаете, я составлю доклад.
– Желаю, – сообщила Лилит, – а мужчина? Любовник?
– Нет. Оба гетеросексуальны.
– У них одна женщина на двоих?
– Видимо, да.

– Какое падение нравов! – она рассмеялась, сверкая белыми зубами, – он мне определенно нравится. Что скажешь, сэр Агар?
– Трахни его, если тебе хочется, – Жид пренебрежительно улыбнулся, – хотя, твоей тяги к извращениям я не понимаю.
Зверя давненько не макали в дерьмо так глубоко и походя. Успел отвыкнуть. И с непривычки эта небрежная пощечина показалась довольно болезненной.
– Когда он увидел меня, – Лилит вдруг перестала смеяться, – когда он увидел меня, Агар, я была под пологом. Я вошла и почувствовала… наверное, так чувствует себя Мария, когда Артур обращается к ней с молитвой. Кстати, как он?
– Да как обычно. Работает. А тексты, мерзавец, кидает в Сеть. Нравится ему смотреть, как СБ-шники с ума сходят. Последнее время повадился вкраплять туда дезу, чтоб, – говорит, не расслаблялись. Был давеча на Небесах. Вернулся, надрался и пошел в Глубокие земли чернокнижников мочить. За ним сразу стая охотников увязалась – как же, столько жизней на шару. А Арчи наш и охотников перебил. Чего там, – говорит, – нечисть ведь. Я когда это слово от него слышу, веришь, сам пугаюсь. А ну, как решит, что и я тоже…
– Почему Мария не попросит за него?
– Она просит. Но Сын… да ты сама знаешь, там свои сложности.
– Он так ее любит! Агар, почему меня никто не любит так же?
– Ну-ну, – Жид высвободил руку и приобнял свою царственную даму за плечи, – ты просто поддалась чарам упыреныша. Девочка моя, этот косоглазый слесарь – вампир. И не просто вампир – охотник. Он чародей. У него работа такая.
– И что?
– Да то, что ты сама – суть чары, грезы, волшебство. И вдруг купилась на банальную охотничью уловку. Ты знаешь, как они действуют?
– Чары?
– Охотники, – пальцы Жида гладили ее белое, округлое плечо, – самой качественной считается жизнь, которую забирают с болью. Эти твари, во всяком случае, лучшие из них, сначала зачаровывают жертву, или, если хочешь, очаровывают, приручают, приучают к себе. А потом убивают. Потому что так больнее. Разумеется, тебя он убить не сможет, да и не собирается, наверное. Просто сработала профессиональная привычка. Увидел экзота – очаруй и убей. Мастера, вроде твоего Ванталы, делают это бессознательно.
– Да? – может быть, она произнесла это с грустью? Зверь не слышал. А, в общем, даже и не рассчитывал. Чего там, пейсатый прав. Очарование действительно происходит бессознательно.
– Ты просто представь себе, как он убивал этих детишек, – очень серьезно предложил Жид, – маленьких, лет десяти, не старше. Он убивал их медленно, резал на кусочки, высасывал жизнь. Дети, наверное, кричали…
– Перестань, – попросила Лилит, – ее красивые губы скривились, в сумасшедших глазах распахнулась огненная бездна, – заткнись, Агар.
– Как скажешь.
И все равно она была прекрасна.
Лилит. Госпожа этих земель. Женщина, созданная из пламени. Из огня.
Тебе бояться ее нужно, Эрих, – сказал себе Зверь, – волк-одиночка, охотник, мать твою, за экзотами. Это ж огонь в чистом виде. То, что ты любишь, блин.
Она была прекрасна.
Информация ушла, просочилась. Что за свойство у нее такое поганое – просачиваться! Теперь драгоценных родственников можно ждать со дня на день. В гости. И ведь нагрянет родня, это уж как пить дать. Бежать надо, бежать, чем скорее, тем лучше. Было бы еще куда!
Кстати, Агар, чертов шкаф с носом и пейсами, он ведь и есть тот самый хмырь, который может открыть портал из этой дыры. Выпустить на Дорогу. Сама Лилит, кстати, тоже может. Но к ней обращаться – лучше уж прямо здесь подохнуть.
"Агар… – Зверь любовался точеным лицом владычицы, линией обнаженных плеч, безупречной кожей, – кого к нему заслать, Анжелику или Гарда?"
О том, чтобы пойти самому и мысли не возникло. Хотя, рассуждая здраво, идти следовало именно ему, Эриху-Вантале, принцу, наследнику и все такое. Потому что Агар прав насчет чар. И ни Гард, ни Анжелика не смогут быть столь же убедительны, хоть они перед этим Агаром пополам порвись.

Он ушел перед самым антрактом. Просто заставил себя встать и уйти. Думал, что не получится, что не сможет оторваться от созерцания, длил мучительное наслаждение, и, как утешение в этом сладком страдании, вспышками острого счастья одаривал Зверя ее задумчивый безумный взгляд.
Щербинка. За которую цепляется душа. Зацепилась. И нужно сорваться, с кровью, с болью, но сорваться обязательно. Потому что нельзя так, нельзя и все. Не его. Не ему. Не для таких, как он.
Он ушел.
Не глядя вокруг, шагал по людным улицам, распугивая прохожих. Люди шарахались в стороны, пугались, но сразу забывали и о страхе, и о том, что видели кого-то, кто заставил бояться. Незачем им помнить.
Слухи пойдут. Теперь уже точно пойдут.
Но об этом почему-то не думалось. Думалось о ней. О сумасшедших глазах, вытянутых к вискам, о гладких дугах бровей, о ярких и влажных губах. О точеной шее. О груди, которой тесно было под платьем, под смелым декольте.
Лилит. Владычица. В глазах ее огненная бездна. Она сама – огонь. Она… Она прекрасна.
Компьютер, тот самый, что вместо мозгов, отказался работать, вывесил табличку: "программа совершила недопустимую ошибку и будет закрыта. В случае повторения ошибки обратитесь к разработчику".
Раньше программа ошибок не допускала. Раньше не случалось ничего подобного. Да что вообще происходит?
Мигает огонек перегрузки системы.
Недостаточно данных для анализа. Недостаточно. Программе не с чем сравнить полученную информацию, тем более, что ее и информацией-то не назовешь.
"Недопустимая ошибка". А разработчик, он ведь только и ждет возможности добраться до дела рук своих… рук, ха! Ну-ну. Добраться и исправить. Все ошибки.
К черту! Ведь была гарантия. Была. Бессрочная, кстати сказать. Выданная самим Рогатым, или, как его здесь называют Сыном Утра. "Ты не способен любить", – сказал он. И не соврал, между прочим, потому что вообще не врал тогда. Значит, не любовь. Значит, просто гормоны. Они такие забавники, надо сказать, дают иногда знать о себе не к месту и не ко времени.

Зверь осознал себя в гараже, рядом с сочувственно молчащим Карлом. Джип не понимал, что происходит с хозяином, но знал, что быть такого не должно.
Не понимал. Вот то-то и оно. Машине не понять. И ты, Зверь, понять не можешь. Поэтому и любишь ты не людей, а вот этих чудесных, железных тварей. С ними легко. С ними хорошо. С ними надежно.
Зверь оглядел безлюдный гараж. Три десятка автомобилей, чьи хозяева предпочитают проводить вечера дома, перед телевизором. Три десятка душ, разбуженных им, разбуженных неосознанно. Машины проснулись лишь от того, что день ото дня Зверь видел их здесь. Видел их. Улыбался тем, кто был особенно симпатичен. Сочувствовал тем, кого обижали хозяева. Говорил с Карлом, а они, одинокие, стояли и слушали. И просыпались. Кто же знал, что так получится?
Зверь представил себе, как однажды, окончательно рехнувшись, он прикажет этой железной армаде отправляться в город. Демонстрация спятивших автомобилей. Как вам это понравится? А сколько их прошло через его руки в мастерской? Скольким он, опять же, сам того не желая, помог проснуться? Сколько их явится, если он позовет? Явится и сделает то, что он скажет?
Зверь улыбался. Ерунда, конечно. Все это баловство. Но он думал о машинах, а значит не думал о… О ней.
– Твою мать!
Карл уже похрюкивал мотором.
Все верно, парень, – Зверь открыл дверцу, – сейчас мы поедем в Пески и нефигово там развлечемся.
Поехать стоило. Хоть куда-нибудь. И Пески были лучшим из вариантов. Зверь не хотел и не мог оставаться один, только не сейчас, не в этот вечер. А в Песках… в Песках были такие же, как он. Люди. Нелюди. Вампиры, в общем. С ними хорошо. Легко. Почти как с машинами.

В Песках всегда было оживленно. А уж в этом месяце, накануне Больших гонок, кажется, вся пустыня сияла огнями фар и ревела моторами. Между сгрудившимися в табунки внедорожниками и байками жгли костры, жарили мясо, варили молоко со спиртом, где-то кричал от боли человек. Какой-нибудь бродяга, оказавшийся в плохое время в плохом месте. И, конечно, полыхала на своем месте пентаграмма. Огромная – почти триста метров в поперечнике, то есть, от острия до острия.
Карл свернул с шоссе на укатанный множеством колес песок и те, кто был поблизости, приветствовали джип восторженными воплями.
– Вантала! Хай! – Лысый подскочил, распахнул дверцу, – а у нас добыча! Хочешь?
– Пфе!
Зверь улыбался. Ребятишки не жадничали – в Песках это было не принято – щедро расплескивали вокруг себя энергию. Жизни, кто сколько мог, дарились темному небу и всем окружающим. До целых, настоящих посмертных даров доходило, конечно, редко. Такую роскошь мало кто мог себе позволить. Но крохами, капельками, тоненькими ручейками сила все же текла. От человека к человеку. От улыбки к улыбке. От костра к костру.
Здесь был праздник. Суровым будням в Песках не было места.
– Ну ты, блин… – Серп, вывинтившись из собирающейся потихоньку толпешки, – восхищенно оглядел его с ног до головы, – ну ты, блин, прикинулся. Это чего, теперь так носят?
Зверь только сейчас осознал, что явился в Пески, как был, в смокинге. Брюки в, мать их, стрелочку, узкие туфли. И бархатная бабочка под тугим крахмалом воротника.
– Я с премьеры, – объяснил он.
– А-а, – Серп вряд ли понял, но невиданный раньше наряд явно произвел на него впечатление. Господи, дите-дитем, а ведь мальчику уже хорошо за сотню.
Погладив Карла по горячему капоту, Зверь пошел через окружившую его толпу к пылающей пентаграмме.
Знакомые лица. Знакомые глаза. Знакомые восторг, обожание, гордость самим фактом знакомства. Кто-то махал рукой издалека, и для вспышки чужой радости достаточно было лишь кивнуть в ответ.
Человек умирал на колу. Действительно, бродяга. И без того, видать, полудохлый, он, не провисев еще и часа, уже готовился отдать концы. Вокруг собрались тинэйджеры, тыкали палками, жадно забирали силу, сколько умели. Умели они пока что немногое. Большая часть боли проходила мимо молодняка, старшие выбирали ее, походя, и отправляли дальше.
Воздух звенел.
Миновав почтительно расступившихся подростков, Зверь подошел к умирающему. Боль. Смешная боль. Слабенькая. Бродяга сломался раньше, чем острие вошло в его тело.
– Умри, – разрешил Зверь.
И человек умер.
Зверь обернулся к толпе. На него смотрели. Сколько глаз? Сколько их здесь вообще? Он забрал их игрушку, их жертву, их добычу. Он – хозяин.
Хозяин?
О, да! Ни один, ни один из них не осмелится спросить: по какому праву ты сделал это, Вантала?
Власть. Тень власти. Лишь намек на то, что он получит, взяв Санкрист. Взяв то, что принадлежит ему по праву.
Зверь улыбался.
Сколько их здесь? А, не важно.
Он раскрылся, отдавая им посмертные дары, отдавая жизни, так это называется здесь. Сто, двести, пятьсот, тысячу… Он не считал. Жизни, оцененные по категории экстра.
Синими стенами поднялся к небу свет пентаграммы.
Выли. Сотнями глоток выли, рычали. И опускались на колени. Один за другим, ряд за рядом, на колени, склоняли головы – бритые, хайрастые, со скромными косичками и панковскими гребнями, выкрашенными в ядовитые цвета. Такие разные. Такие одинаковые.
Такие смешные.
– Вантала…
Не имя – молитва. Не кличка – клич. Рокот множества голосов, дрожь земли под ногами.
– Вантала.
– Меня зовут Эрих, – будничным голосом напомнил Зверь, – встаньте уже, я и так знаю, что вы меня любите.

А утром было утро. Краешек черного солнца на забелевшем небе. Палатка и спальный мешок. И женщина рядом. Сойка. Ее так звали – Сойка. Интересная девчонка, она умела свистеть так, что незащищенный человек и помереть мог. Мозги взрывались. Вот только нечасто попадались здесь незащищенные.
Сойка была живой. Одна из немногих живых вампиров. Даже среди подростков больше половины уже хотя бы по разу, да были убиты. А Сойка была живой, и поэтому теплой. И Зверь выбирал ее, когда нужна была женщина. Ее одну, несмотря на то, что желающие находились всегда. Собственно, именно потому, что желающих было с избытком. Не хватало еще обзавестись здесь гаремом. Коран вон уже кто-то пишет. Как бишь там оно называется… слышал ведь краем уха. "Слова Ванталы", что ли?
Мухаммед недоделанный.
Сойка была теплой. И Зверь не спешил вылезать из спальника. Лежал себе, уткнувшись подбородком в ее светловолосую макушку, слушал тихое сопение. Горячее дыхание щекотало кожу.
Зверь улыбался. Получилось. Кажется, получилось забыть.
О ней…
Проклятье!
Он осторожно выбрался в утреннюю знобкую свежесть. Быстро оделся. Тишина вокруг. Спят все. Вампиры – твари ночные, днями предпочитают прятаться. Хоть и не вредит им здешнее солнце, а против инстинкта не попрешь.
– Ты уже уходишь? – сонно спросила Сойка и села в спальнике, потирая глаза. Такая забавная, растрепанная, светлые короткие волосы торчат во все стороны, как соломинки из снопа.
– Пора, – Зверь завязывал шнурки на кроссовках.
Хорошая привычка – держать в багажнике Карла сменную одежду. А Серп даже расстроился слегка, когда Зверь вчера влез в привычные джинсы. Идея смокинга в Песках ему явно понравилась.
– А мне приснилось, – Сойка вылезла из мешка, поежилась и потянула спальник на плечи, – мне приснилось, что ты – Темный Владыка, представляешь?
– Не-а, – помотал головой Зверь, – Не представляю. Лучше бы тебе приснилось, что я приз беру в Больших гонках.
– Приз ты возьмешь, – убежденно сказала Сойка, – ты – лучший.
– Во веки веков, аминь, – Зверь поцеловал ее и побрел к Карлу.

Днем он грезил о ней. Грезил наяву, снова и снова, как в покадровом просмотре вспоминая каждое движение, каждый жест, поворот головы, сумасшедшее пламя во взгляде.
В мастерскую пригнали целое стадо тяжелых грузовиков – на профилактику. Государственный заказ. "Драйв" получил такой впервые, и Гейнц Хейни, хозяин мастерской готов был каждую машину языком вылизывать. Он на эти грузовики едва не молился. А заодно он готов был молиться на Зверя. Знал, Богомол, чьи руки золотые репутацию "Драйву" делают.
Богомол не потому, что набожный, а потому что похож. Локти-коленки, вместо живота позвоночник, и росту столько, что Зверь, кажется, под мышкой у него мог пройти и макушкой не зацепиться.
В общем, Хейни вьюном вокруг своего мастера вился, обещал зарплату повысить, премию выплатить и на родной дочке женить, лишь бы только прошло все без сучка и задоринки.
Дочка Зверю была без надобности.
Грузовики, добродушные и серьезные как танки, приглянулись сразу. Подлечить их действительно следовало. То ли схалтурили мастера на предыдущем профосмотре, то ли обращались с машинами неподобающим образом, но болячки, разной степени запущенности были у всех.
Зверь грезил о ней и лечил машины.
Он лежал в яме, закинув руки за голову, таращился в нависшее над ним брюхо грузовика и вспоминал. И улыбался. И было ему хорошо.
Пока Богомол не заблажил снаружи:
– Эрих, Эрих, сынок, с тобой все в порядке. Сейчас, мальчик мой, сейчас мы тебя вытащим.
Тяжеленную тушу стоящего над ямой мастодонта явно пытались сдвинуть. Зачем?
Вернувшись к реальности, Зверь понял, что грузовик накрыл яму полностью, так, что ни сюда, ни отсюда дороги нет. Сдуреть можно. Совсем же чужая машина, а поняла своей железной душой, что хочет человек побыть один, помечтать спокойно. И, в меру способностей, создала условия, так, как она их разумеет.
– Ладно, – сказал Зверь, – выпусти меня отсюда.
Богомол принял его в объятия и едва не расцеловал:
– Не уследили. Оно со стопоров-то… ну, ты понимаешь. Вроде был только что, и вдруг раз… Эрих… – огляделся вокруг глазками своими базедовыми, сбавил голос до шепота: – Эрих, как ты это делаешь?
– Что? – не понял Зверь.
– Оно… – у Богомола дернулась щека, – оно само. Чинится. Они все, сколько есть, все само.
– Чиниться само оно не может, – наставительно произнес Зверь, и решил при случае дать самому себе в ухо, чтобы не забывался, – профилактика – это другое дело. Тут подкрутить, там подправить – это не ремонт, а баловство сплошное. Потому и само.
– А-а, – глубокомысленно кивнул Богомол, – тогда, конечно, да. Тогда… Да я-то ведь понимаю. Ребята вот удивляются.
Зверь вздохнул и пошел убеждать "ребят" в том, что ничего из ряда вон в мастерской не случилось.
Ну, денек. Что вчера, что сегодня! А дома еще эта звезда театральных подмостков со своими тараканами. Ушел ведь с премьеры. Не поздравил даже. Не то, чтобы нужны ей были его поздравления, но на мозги все равно накапает.
Бежать отсюда надо.
Бежать.

Дома, как и следовало ожидать, было полно цветов. Анжелику завалили букетами, и она, разумеется, не нашла ничего лучше, как приволочь их все с собой. Это случалось и раньше. Поклонников у нее хватало, и каждый придурок считал своим долгом преподнести, кроме цацек, еще и корзину с розами или, там, хризантемами, или черт знает чем, экзотическим и воняющим на три квартала.
Цветы были в прихожей, в гостиной, в столовой, даже на кухне.
Зверь, не здороваясь, прошел к себе. Открыл дверь и тут же захлопнул. Развернулся на каблуках и отправился в залу:
– Я, кажется, просил тебя, – произнес он вместо приветствия, – я просил тебя не тащить эту дрянь в мою комнату.
– Но их нужно было куда-то поставить, – заявила Анжелика, любовно расправляя очередной букет в очередной вазе, – ты же видишь, здесь уже нет места.
– Да насрать мне, – Зверь, морщась, оглядел гостиную, так же брезгливо оглядел девушку, – сделай одолжение, убери их оттуда.
– Я тебе не уборщица, – она обернулась к Гарду, – он, по-моему, вообще уже оборзел.
Гард предпочел оставить это заявление без комментариев. Бедняга. Тяжело ему приходится.
– Убери цветы, – спокойно повторил Зверь, – распихай их где-нибудь здесь.
– Тебе надо, ты и убирай, – отрезала Анжелика.
На ее тонкой шейке нервно пульсировала голубая жилка. А чуть ниже ключиц сверкала крохотная бриллиантовая звездочка. Вершиной вниз. Пентаграмма.
Пентаграмма.
Синими стенами поднимается к небу мертвое сияние.
Посмертные дары. Воздух звенит. Вантала. Охотник. Хозяин…
"Мне приснилось, что ты – Темный Владыка"…
Великая Тьма! Там – жизнь. А здесь какой-то душный, приторный бред. И запах цветов, подыхающих, гниющих в вонючей воде, в хрустальных темницах ваз.
– Прекрати!!! – закричала она.
Дурочка. Какая все-таки дурочка.
Скручивались и опадали побуревшие лепестки, в вязкую кашицу расползались стебли, болотной тиной запахло в зале, тиной и плесенью. Не комната – склеп. Дня через три после похорон. Склеп, заваленный грудами умерших и сгнивших цветов.
– Если ты снова притащишь их ко мне, – Зверь с удовольствием наблюдал, как ее очаровательные глазки наполняются слезами, – я сделаю то же самое. Это понятно?
– Ты тварь, ублюдок, сволочь, – она зашипела, брызгая слюной, лицо исказилось, вытянулись, лязгая, клыки, острые когти рванули тонкую ткань платья, – ты мразь! Я все о тебе знаю, все!
– Никак, озарение случилось?
В кошку она не превратилась, бог миловал. Остановила трансформацию, перекинулась обратно в человека и даже плакать перестала. Зря, конечно. Она хорошо выглядит, когда плачет. И на сцене, и в жизни. Тем более, что в жизни, обычно, ведет себя, как на сцене.
– Я знаю, кто тебя ищет, – сообщила Анжелика уже почти внятно, – никакой ты не Эрих. Тебя зовут Зверь. А еще Вольф. И ты прячешься. Ты… не смей больше обижать меня, ясно тебе? Не смей! Иначе я все им расскажу.
Что ж, дальше все было просто.
И даже Гард, мастер рукопашного боя не успел вмешаться. Потому что не во что оказалось вмешиваться. Зверь пальцем ее не тронул. Он просто запретил ее сердцу биться.
Просто.
Она упала, потеряв сознание, и ударилась головой о мраморный подоконник. Заставленный вазами с гнилыми цветами. Твердый. Очень твердый. И череп ее раскололся, выплюнув мозг к ногам обалдевшего Гарда.
– Ты, кретинка, – Зверь вдохнул и выдохнул и разжал вцепившиеся в косяк пальцы, – ты что, не соображаешь, с кем ты разговариваешь? И что ты говоришь? Я же чуть не убил тебя, дура.
Он успел. Он все-таки успел отпустить ее сердце, жалкий, беспокойный комочек плоти, наполненный кровью. И Гард не вмешался. Гард просто не понял, что произошло. А вот Анжелика поняла. Глядя перед собой остановившимися глазами, она шлепнулась в кресло и недоверчиво положила руку на грудь.
Сердце билось.
Чего бы ему не биться?
С сухим шелестом осыпался на пол раздавленный кусок косяка.
– Ну вы, это, – не очень уверенно сказал Гард, – хватит уже.
– Хватит так хватит, – Зверь отправился в кладовую, разыскал там пакет для мусора и ушел к себе.
Цветочки собирать.

За окнами было уже совсем темно, когда они с Гардом сидели на кухне. Зверь пил чай. Гард – пиво. Думалось о том, насколько эта ночь отличается от предыдущей. Еще думалось о том, какое же это славное место в доме – кухня. Хотя бы потому, что Анжелика сюда ни ногой. Ейные ручки к готовке ну никак не приспособлены.
– Она – натура творческая, – печально объяснял Гард, – чувствует все тонко. Переживает. У нее же радость вон какая, премьера там, все дела. А ты… Нет, тебя я тоже понять могу. А, – он потерянно махнул рукой, – домой надо. Дома все просто. Я это все к чему, – он вылил в себя остатние полбутылки, поставил тару под стол и взял из ящика еще, – я к тому, что Анжелику сама Лилит поздравить пришла. Цветы вот подарила, – Гард вздохнул, – а ты и их под горячую руку. И красивая же, я тебе скажу, дамочка, прямо глаз не отвести. И все, понимаешь, при ней. И вся такая в обращении простая. Только глаза, ну хуже твоих, вот честное слово. Огнем горят, как не в себе она. Заглянешь и…
– Заткнись! – попросил Зверь.
Приступ ревности был настолько неожиданным и диким, что он сам себя испугался.
Щербинка. Та, за которую цепляется душа. Глаза Лилит. Сумасшедший огонь. Как смеет это животное поминать ее всуе?!
– Ты чего? – не понял Гард, – да ладно, я ж про твои зенки не со зла, а потому что правда. Ты в зеркало себя видел? Особенно злишься когда, натурально у тебя там факелы зажигаются. Ну, извини, если обидел. Так вот, Лилит эта сказала, что может нас домой отправить. Заходить назначила. Анжелика думала тебя обрадовать, так ждала, извелась вся. А ты на нее волком.
– Домой, – повторил Зверь, попробовал слово на вкус: – домой. И когда она велела вам заходить?
– Нам, – поправил Гард, – тебе тоже. Тебя она отдельно помянула. Да вот, когда пиесу свою Анжелика отыграет, так сразу и звала. Через две недели.
– Две недели, – не заботясь о вытаращившемся Гарде, Зверь откинулся на стену, бормоча вполголоса: – две чертовых недели, в каждой по семь дней и в каждом дне по двадцать четыре часа, а в каждом часе…
– У тебя глаза… зрачки… – Гард привстал на стуле, – эй, ты что, и вправду… Анжелика правду сказала?
– По шестьдесят долбаных секунд в каждом часе, – мрачно подытожил Зверь, – поднял взгляд на вскочившего Гарда, – я не знаю, что она сказала тебе, – произнес он холодно и очень-очень разборчиво, – но все это вранье. Все. От первого до последнего слова.
Гард поверил. Еще бы он не поверил. Мастер там, не мастер, а не чета настоящим. Скушал, как миленький, еще и добавку бы сглотал, да незачем.
С актриской сложнее будет. Но и она не железная. Забудет, девочка. Все забудет. Понадобится если, так она и как дышать не вспомнит. Впрочем, до этого, наверное, все-таки не дойдет.

Две недели. Четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов.
Каждый час из этих трехсот Зверь прожил по секунде. Он чувствовал, как они капают. Раз. Два. Три. Ему казалось, он сходит с ума. Дни проползали мимо медленные и томные. Время стало вязким, как смола. Зверь казался себе мухой в этой смоле. Беспомощной, глупой мухой, вокруг которой сгущаются минуты, застывая в вечность.
Увидеть ее. Услышать ее голос. Просто увидеть и услышать, и запомнить каждое мгновение, и перебирать драгоценные частички памяти. Потом. Когда он уйдет туда, где ей нет места.
По ночам он уносился в пустыню. Туда, где не было людей. Туда, где не было никого. Карл ревел мотором, пугая беззвездную тьму вокруг. Ветер вдребезги разбивался о лобовое стекло.
Но время ползло. И полеты машины сквозь ночь не могли прорвать его вязкую дрему.

Анжелика забыла все, что ей следовало забыть. Это оказалось легко. Даже легче, чем Зверь рассчитывал.
Агар растрепался. Пришел к ней за кулисы после премьеры и выложил все, как есть. Напугал. И порадовал, да, эта сучка обрадовалась, вообразив, что теперь у нее есть, чем прижать Зверя. Ну не кретинка ли?
А сэр Агар, значит, занервничал. Это плохо. Плохо, когда из-за тебя нервничает человек, знающий больше, чем нужно. Плохо, плохо, плохо… Хорошо! Замечательно! Прекрасно! Если Агар нервничает, значит она… ОНА… дала ему для этого повод!

Время ползло.
Но две недели – это, все-таки, не вечность. Это почти вечность.

Она приняла их в маленькой круглой гостиной. Стены обиты золотым шелком. Длинное узкое окно выходит в парк – зелень и фонтаны и пестрые птицы. Где-то тоненько плачет свирель.
Черные волосы под золотой сеткой. По черным ресницам золотые блестки. Безумные глаза пылают весело и загадочно. Черно-золотой шелк струится, то скрадывая очертания ее тела, то обрисовывая фигуру, ясно и отчетливо, как если бы на ней вообще не было одежды.
А на ногах, на маленьких узких ступнях – золоченые туфельки с острыми, загнутыми носками. И когда она закидывает ногу на ногу, легкомысленно покачивая туфлей, сквозь шелковые волны проглядывает круглая розовая пятка.
Детали. Крохотные детали, из которых складывается целое.
Она прекрасна.
Она говорила с Анжеликой, восхищалась ее талантом, выражала искреннее сожаление по поводу того, что столь яркая звезда так спешит сойти со здешнего небосвода.
Она говорила с Гардом. Сочувствовала ему, попавшему в чужое время и чуждое место.
Она смотрела на Зверя. И не удостаивала его ни словом. Если не считать вежливого:
– Большая честь для меня, ваше высочество, – сказанного в самом начале.
Гард только моргнул изумленно, а Анжелика лопалась от любопытства, но боялась спросить.
Но Зверю было плевать на обоих, и на Гарда, и на дурочку-актрису. Зверь смотрел на Лилит. Слушал ее голос. И был счастлив. Удивительно, как, оказывается, немного нужно ему для счастья.
– Ну, что ж, пора прощаться, – она встала с подушек и гости тоже поднялись на ноги, – мне жаль расставаться с вами, господа, – вежливость и дружелюбие в каждом слове, отстраненное безумие в глазах, – но вам время уходить. Вот портал для вас, Анжелика, – воздух задрожал знойным маревом, – вот дорога для вас, Гард, – еще одно слоящееся светом пятно, – а вас принц, – смерила взглядом, подарила улыбку, такую же сумасшедшую, как взгляд, – вас, принц, я попрошу остаться. С вами все несколько сложнее. Вы, я думаю, и сами это понимаете.
И надо бы испугаться. Потому что, чего там понимать – Агар не молчал, а, может, и не Агар, информация ушла, просочилась, расползлась нефтяной пленкой. Останься, Зверь, и жди, жди, пока придут за тобой… Надо бы испугаться. Но вместо страха лишь облегчение: не нужно уходить. Не нужно уходить сейчас.
– Садитесь, – предложила она с улыбкой, – если уж на то пошло, этикет предписывает мне стоять в вашем присутствии. Впрочем, вы, слава богу, пока что чужды этих правил. Дурацких. Я вам нравлюсь, принц?
– Нет, – ответил Зверь без раздумий, – я не смог бы уйти сейчас, потому что уйти, значит не увидеть вас больше. Понятие "нравиться" этим эмоциям не отвечает.
– Я красива?
– Да.
– Как? – она села напротив, так, чтобы смотреть прямо в глаза, чуть наклонилась вперед: – я красива, как огонь, как пожар в степи, как извержение вулкана?
– Как город, залитый напалмом, – Зверь улыбнулся, – вы ведь видели Содом и Гоморру? Горящие люди выбегают из домов, выпрыгивают из окон, бьются на земле, пока не умрут. Да и степной пожар оставляет за собой только выжженную землю и мертвых животных. Про извержение лучше не вспоминать. А вас, что, принято сравнивать со всей этой… гхм… безобразием?
– Вообще-то, да, – она наклонила голову, разглядывая его, – я знаю, вы не любите огня. С чем же сравните меня вы?
– А надо? Соломона мне все равно не переплюнуть.
– Он воспевал царицу…
– Он воспевал Вас, госпожа.
– Откуда вы знаете?
– Песнь песней я помню. Вас – вижу. Если раньше у меня были сомнения, теперь они рассеялись окончательно.
– Вы совершенно не умеете делать комплименты, – она стянула сетку с волос и черные пряди рассыпались по плечам, блестящим потоком растеклись по подушкам, – а женщины любят, когда им рассказывают об их красоте.
– Я не люблю женщин, – честно сказал Зверь, – вы красивы, но дело ведь не в этом.
– В чем же?
– Во взгляде. Слишком резкий контраст между отточенной безупречностью и настоящим безумием. Я не могу прочитать вас, я боюсь даже пробовать. Вы и сами, наверное, не умеете читать себя.
– Не умею, – сумасшедшие блестящие зеркальца были совсем близко, – и тоже боюсь пробовать. Он сам, когда создавал меня, не представлял, что у Него получится. Как мне лучше называть вас, принц? Ваше высочество? Или, может быть, Вантала? Или Зверь? Или Волк? Вольф, на привычном вам языке. Или Эрих? Сколько у вас имен? Больше, чем у многих демонов. Есть среди них хоть одно родное?
– Зверь, наверное, – он пожал плечами, – Эрих, не то, чтобы мое, но я привык на него отзываться. Волком называет меня… Невилл. А Вантала – это дурацкая кличка.
– Одинокий волк. Романтика.
– Глупость, – Зверь фыркнул, – госпожа моя, вы вправе считать идиотом меня, но пожалуйста, не подстраивайтесь сами под этот уровень.
– Смотреть на меня приятнее, чем слушать?
– Смотреть на вас – наслаждение на грани пытки, слышать вас… – Зверь раскрыл ладони, пальцы его подрагивали, – нисколько не веселее, – он улыбнулся, – а глупости, которые вы говорите, по чести сказать, просто отшелушиваются. Проходят мимо сознания.
– Вот как? – она наконец-то откинулась на подушках, Зверь перестал видеть свое отражение в блестящих озерах глаз и вздохнул… с облегчением? Или разочарованно? – я красива, а красивая женщина должна быть глупенькой, это добавляет прелести.
– Великая Тьма, – пробормотал Зверь, – да, госпожа моя, вне всякого сомнения, вы правы.
– Я вызываю желание? У вас. Насчет других я уверена.
– Сейчас – нет.