Die Suehne
(нем. Искупление)
In vita et in morte
Какая неуютная ночь… Даже луна не пожелала смотреть на этот грешный мир и спряталась за тучами. На улицах царили серые сумерки, кое-где рассеиваемые тусклым светом усталых фонарей. Конечно, тому, кто шел сейчас по улице, и чьими полами пальто играл сквозняк, так как ветром это назвать было затруднительно, не так уж и нуждался в свете, но оптимизму это не прибавляло.
Он не любил этот квартал – пристанище самых сомнительных заведений и личностей, и стремился как можно быстрее миновать. Не из страха, но ощущения какой-то грязи. Человеческие ужасы, страхи, разбитые надежды пропитали, казалось, здесь каждый дюйм. Он дошел почти до конца, когда что-то заставило остановиться, да так резко, будто у ног разверзлась бездонная пропасть.
Здесь витал отголосок духа. Духа столь древнего… равного ему. И при этом потонувшего в горечи, боли и извращенной похоти. Он обернулся, ища источник, и наткнулся на тусклую вывеску очередного «увеселительного» заведения. Разница была лишь в том, что это он знал. Хотя это, скорее, лишь усиливало отвращение, чем утешало.Но интерес оказался выше.
читать дальшеПридав лицу беспристрастное, ничего не значащее выражение, он вошел, тряхнув медными волосами, позволяя им рассыпаться по отороченному черным мехом воротнику.
Дверь задела колокольчик, издавший какой-то обреченный звон, и тотчас на свет божий, если таковым можно назвать то, что излучали притушенные красные светильники, вышел хозяин заведения. Смазливый, вертлявый. Окинул вошедшего, и тотчас склонился в подобострастном поклоне:
- Господин Фаул! Я и помыслить не мог, что столь важная и могущественная персона соизволит посетить мое скромное заведение. Для вас – все что угодно! Лишь намекните на ваше желание!
- Ты в самом деле держишь заведение с Детьми Ночи, Слир.
- Всем надо на что-то жить, - почти застенчивая улыбка. Наверное так же улыбалась бы змея, случайно цапнувшая кого-то. – Зато любой каприз за ваши деньги. Что вы желаете? Девушку, умаляющую вас о боли, или юношу? Или…
- Перестань, - раздраженно отмахнулся Фаул. – Меня это не интересует. С каких пор ты используешь в своем грязном бизнесе обладателей древней крови?
- О, что вы…
- Отвечай! – его голос, словно холодная сталь, резанул душный воздух. Сила взвилась над ним подобно плащу.
- Один. Только один. Если Черный Герцог желает его… я не знаю… - глаза Слира забегали.
- Имя! – потребовал Фаул, хотя уже знал его, снова уловив запах древней крови, но ему нужно было подтверждение.
- Деймос.
Осталась внешняя холодность, но внутри что-то оборвалось. Он потребовал:
- Я хочу его видеть.
- Это не бес…платно.
- Этого хватит на все, - Фаул кинул на стол пухлую пачку. – Веди и расскажи, что он здесь делает вообще. Обманешь…
- О нет, Черный Герцог… - залебезил хозяин заведения, поспешно пряча деньги. – Пройдемте. Вот в эту дверь. Он в конце коридора. В особых… апартаментах, - и, столкнувшись с недобрым взглядом тут же продолжил. – Он сам пришел! Клянусь! Может у него крыша съехала или еще что… годы давят… Но он сам! Клиентура у него одна из самых извращенных, но только люди! За одну ночь с ним много платят. Очень много. Он позволяет им все. Не секс, не столько секс… Он сильная жертва. Идеальная для публики подобного сорта. Он не наслаждается тем, что с ним делают. Ни единого мига наслаждения. Но позволяет… - голос Слира становится сиплым, он спотыкается под очередным тяжелым взглядом спутника, и все же продолжает. – Он не берет себе денег, нисколько. У него точно что-то с головой.
С этими словами хозяин заведения открыл окошко массивной железной двери, жестом предлагая заглянуть. Фаул придвинулся ближе, подобравшись, словно хищник изготовившийся к прыжку.
Их окошка, словно из печки, пахнуло человеческой ненавистью, похотью, а еще какой-то бесконечной обреченностью. Так и тянуло отпрянуть, отвернуться, но он просто заставил себя посмотреть.
За тысячелетия своей жизни Фаул повидал всякого. Вряд ли его можно было чем-то удивить. Но есть вещи, к которым просто нельзя привыкнуть, так как они находятся где-то за гранью понимания.
Первым в глаза бросался человек в костюме настолько заляпанном кровью, что некогда белая рубашка казалась алой. Глаза подернуты каким-то безумием, в руке нож. Человек снова и снова вонзает его в обнаженное тело, прикованное цепями к стене. Совершенное даже сейчас, когда на слегка золотистой коже не осталось живого места. Всюду ножом вырезаны какие-то узоры, переходящие в хаотичную вязь ран. Еще чуть-чуть и это будет просто мясо.
Изредка прикованный издает какие-то невнятные звуки, хотя должен бы орать благим матом. Даже вечная плоть не выдержит… такого! Его голова склонена, и тугие черные кудри полностью скрывают лицо. Совершенство и нетронутость волос лишь еще больше подчеркивает весь ужас.
- И это… - Фаул невольно переводит дух, прежде чем продолжить. – Это происходит каждую ночь?
- Да. Но это не худшее. Бывают… более сумасбродные клиенты, - ответил Слир, пряча глаза. – Иногда к утру он похож на груду костей и мяса. Только сердце бьется. Но к вечеру он неизменно восстанавливается.
- Ему же весь день нужно кровью питаться, чтобы восстановиться.
- Нет. Он питается очень… умеренно. Каким бы сильным не был голод, - Слир весь сжался, чувствуя волны гнева, исходящего от спутника. Такого ошеломляющего, что он просто вдавливал в стены.
- Проклятье! Я забираю его. Немедленно!
- Но…
- Только попробуй! Достаточно одного моего слова на Совете о том, чем ты здесь занимаешься…
Больше Фаул не удостоил его даже взгляда. Он просто снес железную дверь. Смаханное движение, и человек оказался вмазанным в стену, нож безжизненно звякнул по полу, а цепи опустели, оборванные.
Фаул осторожно положил узника на пол, чтобы закутать свое пальто. Убрал черные кудри с лица, на удивление не тронутого, но в старых шрамах.
- О, Деймос! Что же ты сделал с собой!
Глаза того, к кому обращались, дрогнули, приоткрываясь, запекшиеся и искусанные губы зашевелились и вырвался хриплый, сорванный голос:
- Не…на…
- Только молчи! – призвал Фаул, аккуратно сгребая его, поднимая на руки и унося прочь. Прочь отсюда! Из этого насквозь прогнившего места!
Так он и ушел в ночь, по тускло освещенной улице, оставляя кровавые следы от своей ноши на первом белоснежном снегу.
Если бы кто спросил Фаула, как он попал домой, то тот вряд ли бы дал внятный ответ. Он несся подобно черной птице, гонимый лишь одной мыслью – скорее, успеть до рассвета, помочь, спасти.
Прошло, наверное, не больше четверти часа, как Фаул уже раскладывал свою драгоценную ношу на шелковых простынях просторной кровати в своем доме, но этого времени оказалось достаточно, чтобы пришлось во многих местах просто отдирать ткань пальто от ран. Те начинали кровоточить. Но времени оставалось еще достаточно. Он успеет. Фаул содрал с себя пиджак и рубашку, опустившись на кровать и почти втиснув запястье меж потрескавшихся губ израненного.
Удар сердца… еще один, потом словно две иглы взрезают кожу. У Фаула вырывается вздох, но не боли, а невероятного облегчения, по щеке скатывается одинокая слеза. Инстинкт, древнее самого греха, взял верх над истощенным телом и разумом, затмив собой все.
Деймос тянул в себя и тянул. Его «донор» пару раз задремывал и просыпался, а тот все пил. Пил, пока не наступил рассвет. Только тогда зубы разжались, а голова безвольно откинулась на подушки. В принципе, такому древнему существу и солнце не помеха, но сейчас все немалые силы шли на восстановление.
С дрожью в сердце Фаул оглядел лежащего рядом. Раны, даже самые страшные, закрылись. Кровь остановилась. Совершенный организм не нуждался во врачах, чтобы восстановиться, но нуждался во времени и отдыхе.
Шатаясь, Фаул встал, кое-как оделся и вышел на улицу. Ему тоже нужно было питаться. Питаться, чтобы ночью вновь накормить. Охота и быстрое возвращение. Все это время в сердце страх. Страх вернуться и найти лишь окровавленные простыни. Но этого не случилось. Он ложится рядом и сам не замечает, как засыпает.
Давно, очень давно не было такого тяжелого пробуждения. Фаул просыпается и видит руку на своей руке. Вся в паутинках шрамов. Поднимает глаза и сталкивается с льдистым взглядом серо-зеленых глаз, в которых удивление и непонимание, но, что главное, нет безумия.
- Фаул… зачем? – все еще похрипывающий, но уже мягкий баритон.
- Ты что, не понимаешь?
- Ты… ты купил меня?
- Скорее выкупил. Больше ты в этот… ужас не вернешься!
- Что ж… ты волен делать со мной все, что сочтешь нужным, - он укладывает голову на подушку в позе какой-то абсолютной покорности.
- Деймос! Что же ты сделал с собой, Деймос? Как ты мог подумать, что я… Врезать бы тебе за такие слова!
- Твое право.
- Проклятье! Зачем, зачем ты это делаешь? – Фаул не в силах «держать лицо», да и не хочет. Ему хочется просто вытрясти из друга эту обреченность.
- Это мое… искупление.
- О нет! Не снова! – он резко сел на кровати, сжимая кулаки. – Ты же старше их всех! Сильнее! Ты тоже Черный Герцог, черт тебя возьми! Зачем?
- Я лишь снова в полной мере стал Деймосом. Ужас не должен забывать, что он есть.
- Бред! Вспомни, каким ты был!
- Я помню это каждый миг своего существования, - горькая почти улыбка. – Деймос, ужас. Имена не даются просто так.
- Твое имя вошло в мифологию.
- Скорее вписалось кровью. Дикий варвар, во главе таких же диких варваров, не приносящий ничего кроме смерти. Смерть, смерть… сплошные убийства.
- Это было давно, - Фаул ласкающим жестом убирает черную прядь с лица, от чего Деймос дергается как удара и хрипло продолжает:
- Это продолжалось почти полтысячелетия. Как думаешь, сколько можно убить людей за это время? Я потерял счет после десятка тысяч. Я убивал всех без разбору. Полвека только и делать, что убивать! Даже семья, давшая мне вечную кровь, с ужасом отреклась от меня. Еще бы! Растили предводителя с твердой рукой, а получилось чудовище. Мое прежнее имя стерли из клановых летописей и написали новое – Деймос.
- Но ты нашел в себе силы измениться, - таким голосом успокаивают больных детей.
- Я нашел в себе силы покончить с этим, когда один из давно ушедших богов показал мне, что я есть. Убил всех своих… соратников, до единого. Тех, кто сражались со мной десятилетиями, веками. Всех своих «детей». Я возненавидел себя и пытался убить сотней способов, но… я сделался не просто монстром, а чертовски сильным монстром. И Она нашла меня… Госпожа Ночи… Потом ты… Я не понимаю, почему она пожелала запятнать руки моим спасением, а не избавила мир от такого чудовища…
- Госпожа Ночи делает то, что нужно. Она отвела тебя от жажды смерти.
- Потом пришел ты и принес меч.
- И ты сломал его.
- Я обещал больше никогда не притрагиваться к оружию, даже если это будет стоить мне жизни. А она сказала…
- Что дело не в оружии, а в том, кто его держит.
- Это были ее последние слова. Как она уговорился тебя прийти ко мне? Чем принудила совершить тот ритуал вливания жизни?
- Госпожа Ночи ничего мне не приказывала. Это был мой выбор.
- Ты не говорил.
- Ведь это было очевидно! Ритуал не терпит неискренности. Общеизвестный факт.
- Я… не знал.
- Было невыносимо видеть, как такое великолепное существо иссушает себя собственным же отвращением, - Фаул улыбнулся, пробежавшись пальцами по плечу, покрытому все той же белой сеткой шрамов. – Но что случилось в этот раз? Мы же… Столько времени прошло. Тысячелетия!
- Оно возвращается. Всегда возвращается. Нельзя постоянно бежать от себя, Фаул. Особенно от такого. За все нужно платить.
- Чушь! Почему ТАК? В чем искупление, если позволять мучить себя всяким подонкам? Сколько это продолжалось вообще?
- А какой сейчас год? Хм… выходит, лет 17.
- ЧТО? О, силы небесные! Как ты смог пережить все это в здравом рассудке? – Фаул обхватил его лицо руками, заглядывая в глаза. – И главное, зачем?
- Я… должен.
- Кому? Перед кем ты собрался давать отчет?
Фаул сокрушенно вздохнул, снова сжав кулаки, причем так сильно, что даже не заметил как ногти впились в ладонь до крови. Черт побери, прошло более четырех с половиной тысяч лет с тех пор, как он сделал свой выбор, стал вампиром, потом поднялся до Черного Герцога, сравниться с ним могли лишь единицы. Более 4500 лет жизни: разной, яркой, богатой событиями и впечатлениями. Он мог бы сказать, что видел все, и всегда мог сохранять холодный разум, но конкретно этот вампир мог довести его до белого коления одним вот этим взглядом, полным обреченности.
Их первая встреча. Он помнил ее как сейчас. Госпожа ночи привела его в свой дом, в ночной сад, где под деревом сидел Деймос. Такой отстраненный, что сразу казался здесь чуждым, словно весь мир для него не существовал, и он не существовал для мира. Квинтэссенция безразличия.
- Это он и есть?
- Да.
- Но он… он абсолютно сломлен. Он уже не здесь.
- Это не так. Вглядись в его душу. В твоей крови есть такая возможность.
Фаул послушался, и то, что он ощутил тогда… Невероятный ужас, ненависть к самому себе, отвращение и отчаянье… Настоящая черная бездна, которая грозила затянуть любого в свои цепкие и липкие объятья. Он вырвался, но подумал, что мимо такого просто нельзя пройти мимо и прошептал тогда:
- Что же может помочь примириться с таким? Принять свой грех?
- Не знаю. Может, ты?
- Верни меня моей каре. Не стоит возиться. Я – конченый… вампир.
- Никто не судит тебя, кроме самого себя!
- Значит, мне достался суровый судья.
Опять! Опять эта пустота закрадывается в его глаза. Она кажется страшнее всех повреждений тела. Фаул не выдерживает, хватает вампира за плечи, встряхивает, воскликнув:
- Неужели ты думаешь, что я могу оставить все так? – и впивается в эти исстрадавшиеся губы.
Здесь нет места влечению, нежности, любви… Губы лишь врата. Фаул окунается в черноту сознания Деймоса и пьет. Пьет эту бездонную чашу отчаянья, горечи, ужаса прошлого. Этого столько, что можно утонуть, полностью растворится в этом вечном кошмаре. Как только можно жить с таким грузом? Фаул почти срывается, почти соскальзывает в эту бездну, но его удерживает сияющая ниточка. Обряд.
Он никогда не задумывался, что пара глотков крови и несколько слов обладают такой силой. Да, тогда это помогло, они словно друг на друга другими глазами посмотрели, особенно Деймос, но что в этой ниточке такая сила… Фаул пригляделся. Нить казалась такой тоненькой и местами потертой. Но стоило ему дотронуться до нее, и та тотчас окрепла, а его просто выкинуло. Вовремя. Еще чуть-чуть и могло засосать в эту черную дыру.
Деймос склонился над ним, и взгляд больше не был пусть, скорее обеспокоен:
- Кого ты хотел убить?
- Никого.
- Твои глаза… они как колодцы.
- В смысле? – Фаул покосился на зеркало. И правда. Сплошная чернота, а вместо зрачка серебристое кольцо, но сквозь эту мглу уже проступает обычный цвет. – Глаза Моры…
- Что?
- Сила Моры есть во всех вампирах. Дочь Первейшей, испившая до дна чашу горестей и страстей человеческих, и оставшейся в полном здравии, получившая и дальнейшую возможность их поглощать.
- Что ты сделал, безумный? – страх, неужели?
- Я… я выпил твою боль. Горечь твоих воспоминаний. Наверное, лишь на четверть, но это лишь начало.
- Начало? Ты с ума сошел! Это же может убить тебя! Если бы ты взял слишком много…
- Нет. Думаю, в нашем случае это вообще невозможно.
- Не будь слишком самоуверенным! С чего вдруг?
- Обряд.
- Обряд… Это просто слова.
- Они помогли тебе тогда, и помогут сейчас. Похоже, обряд не даст мне взять больше, чем я могу.
- Это безумие! Хочешь стать таким же как я?
- Перестань! – голос Фаула стал неожиданно резок, он снова встряхнул вампира, но хватка рук в тот же миг ослабла, стала почти нежной. – Когда-то, проводя Обряд, я пообещал, что верну тебе тебя прежнего.
- Чего ради? – нервное передергивание плечами, испещренными белесыми шрамами, но, кажется, их уже стало меньше.
- Дурак! – сказано почти беззлобно. – Ступай лучше в ванную, если не забыл, как ей пользоваться. От тебя пахнет отвратительно. Еще и простыни все кровью заляпал.
- Надо было меня на пол положить.
- Он еще указывать будет! Марш в ванную! – фыркнул Фаул, сдирая простыни, складывая все в одну кучу.
Деймос послушался и исчез за указанной дверью, а спустя минут пять из-за нее раздался грохот и сдавленные ругательства. Фаул тотчас кинулся туда и застал крайне забавную картину: вампира, пытавшегося справиться с душем.
- Ты что, обварить себя решил?
- Я? Нет, я…
- Ладно, давай под воду. Тебя в этой ванне, наверное, замачивать нужно. Да, и волосы тоже. И не надо про чистоплюйство! Да, мне чужда варварская философия: под дождем намок, заодно помылся – до зимы хватит. Именно, если я берусь за дело, то делаю его тщательно. Смотри, твои шрамы исчезают, их почти не осталось. Что, так всегда? Всего лишь за сутки? Ладно, идем спать.
Через полчаса, гася свет…
- Ты выглядишь усталым.
- Нет, уже нет, - Фаул лишь опустил полог. – Может, ставни закрыть? Или тебе нужен гроб?
- Давным-давно не нужен. Ты же знаешь. И вообще давным-давно день. Если бы солнце могло меня убить…
- Не желаю этого слышать! Спи!
Фаул практически заснул, когда почувствовал руку на своем плече.
Потом был вечер и неспешное пробуждение, и поцелуй, опустошающий чашу боли. И на следующую ночь и через ночь, пока чаша не опустела. Это изматывало, но результат был важнее. А утомление… что ж, придется лишний раз поохотится.
На следующее утро Деймос проснулся раньше него. Фаул застал вампира у окна и улыбнулся:
- Ты бесшумен, как всегда.
- Тебя это до сих пор раздражает?
- Хм, не думаю, - Фаул накинул халат и подошел к другу.
- Там снег идет. Такой пушистый, - слабая улыбка, но она показалась светлее тысячи свечей. – Оказывается, я его так давно не видел. И тебя тоже.
- Мы столько раз встречались и расставались, и встречались вновь. На день, на год или на век, - Фаул внимательно следил за падением снежинок. – Но каждый раз…
Он даже вздрогнул, когда руки обхватили его сзади за талию, и глубокий, полностью восстановившийся баритон тихо спросил в самое ухо:
- Так может, просто не стоило расставаться?
Вампир постарался сдержать участившееся сердцебиение, и все-таки спросил:
- И ты сможешь простить себя?
- Ты сам принес мне прощение, Мора, - почти улыбка, объятья чуть крепче.
- В самом деле? – голос приобрел игривые нотки.
- Мне показалось, или кто-то кокетничает? – Деймос сам потянул его в сторону кровати.
- Вот еще! – фыркнул Фаул, но получилось не очень убедительно, так как в этот самый момент его избавляли от халата. – Мы и так… больше чем супруги уже…
- Почти четыре тысячи лет как, - закончил Деймос, наконец, добравшись до цели в виде безупречного тела. – Или ты хочешь…
- Ни за что! Die et nocte…
- In vita et in morte... (с)
Искупление
Die Suehne
(нем. Искупление)
In vita et in morte
Какая неуютная ночь… Даже луна не пожелала смотреть на этот грешный мир и спряталась за тучами. На улицах царили серые сумерки, кое-где рассеиваемые тусклым светом усталых фонарей. Конечно, тому, кто шел сейчас по улице, и чьими полами пальто играл сквозняк, так как ветром это назвать было затруднительно, не так уж и нуждался в свете, но оптимизму это не прибавляло.
Он не любил этот квартал – пристанище самых сомнительных заведений и личностей, и стремился как можно быстрее миновать. Не из страха, но ощущения какой-то грязи. Человеческие ужасы, страхи, разбитые надежды пропитали, казалось, здесь каждый дюйм. Он дошел почти до конца, когда что-то заставило остановиться, да так резко, будто у ног разверзлась бездонная пропасть.
Здесь витал отголосок духа. Духа столь древнего… равного ему. И при этом потонувшего в горечи, боли и извращенной похоти. Он обернулся, ища источник, и наткнулся на тусклую вывеску очередного «увеселительного» заведения. Разница была лишь в том, что это он знал. Хотя это, скорее, лишь усиливало отвращение, чем утешало.Но интерес оказался выше.
читать дальше
(нем. Искупление)
In vita et in morte
Какая неуютная ночь… Даже луна не пожелала смотреть на этот грешный мир и спряталась за тучами. На улицах царили серые сумерки, кое-где рассеиваемые тусклым светом усталых фонарей. Конечно, тому, кто шел сейчас по улице, и чьими полами пальто играл сквозняк, так как ветром это назвать было затруднительно, не так уж и нуждался в свете, но оптимизму это не прибавляло.
Он не любил этот квартал – пристанище самых сомнительных заведений и личностей, и стремился как можно быстрее миновать. Не из страха, но ощущения какой-то грязи. Человеческие ужасы, страхи, разбитые надежды пропитали, казалось, здесь каждый дюйм. Он дошел почти до конца, когда что-то заставило остановиться, да так резко, будто у ног разверзлась бездонная пропасть.
Здесь витал отголосок духа. Духа столь древнего… равного ему. И при этом потонувшего в горечи, боли и извращенной похоти. Он обернулся, ища источник, и наткнулся на тусклую вывеску очередного «увеселительного» заведения. Разница была лишь в том, что это он знал. Хотя это, скорее, лишь усиливало отвращение, чем утешало.Но интерес оказался выше.
читать дальше